История театра
Массалитинова сыграла роль Хлестовой вызывающе дерзко. В ее исполнении этот образ засиял великолепными живыми тонами. Штамп оказался полностью вытравленным, рисунок роли приобрел свою первоначальную чистоту и ясность. Я подчеркиваю — первоначальную, потому что считаю Хлестову Массалитиновой грибоедовской Хлестовой. Мне кажутся недальновидными те критики, которые сетуют по поводу плохого воспитания фамусовской свояченицы и порицают актрису за то, что она в сто первый раз не повторила всем известный вариант напыщенной вельможной дамы, отличающейся одновременно и великолепием своей осанки и примитивностью своего сценического характера. Около двери на минуту скопляется толпа, чтобы сейчас же расступиться на две стороны и почтительно пропустить Анфису Ниловну Хлестову. Она устала и сердится. Еще не вошла, а грубый голос ее раздается уже по всей зале. И вот огромная старуха, разукрашенная шелком, бархатом и лентами, вваливается наконец в комнату; у нее сильная одышка, ноги плохо двигаются. Она продолжает сердито ворчать: «Мученье! Час битый ехала с Покровки, силы нет…» Кругом снуют людишки: барышни делают реверансы, кавалеры шаркают и целуют ручку, но старуха никого не видит. Раздражение еще не прошло. Властным голосом, как у себя дома, она приказывает племяннице накормить «арапку-девку да собачку». И только после этого следует громогласное: «Княгиня, здравствуйте». Актриса говорит эту фразу басом, как бы выделяя из всего контекста. Поздоровалась, словно рублем подарила. Сказано всего несколько слов, но основная линия образа уже ясна. Массалитинова умеет одним беглым штрихом определить существо характера. Грозного генерал-аншефа в юбке и одновременно властную, домовитую хозяйку — вот кого играет актриса. Никакого придворного лоска, никакого внешнего аристократизма. Властность и наивность, злость и простодушие, величавость и вздорность — все эти противоречивые черты характера Хлестовой Массалитинова сумела очень верно разглядеть в московских барынях. Сейчас же после сцены гнева актриса с большой смелостью играет ребячливость Хлестовой. Старуха, позабыв о своем величии, вдруг с детским увлечением рассказывает о своей арапке и тут же спрашивает у Софьи: «Позвать ли?» А в голосе мольба: «Уважь, позволь, я так хочу перед всеми похвастать подарочком». Но Софья сухо отвечает: «Нет-с, в другое время». Хлестова не настаивает; в самом деле, неприлично. А подарил арапку Загорецкий — «лгунишка он, картежник, вор». Последние слова Массалитинова кричит на весь зал и счастливо заливается смехом. Нет, она не оскорбляет. Разве барыня, называя приказчика вором, его оскорбит: смешно просто и как-то приятно, что так громогласно можно разносить человека. А потом, воровство не так уж дурно, если люди умеют прислужить… «Купил, он говорит, чай в карты сплутовал; А мне подарочек, дай бог ему здоровье!» Интонация самая добродушная. Но вдруг в торжественной тишине (все слушали похвальное слово воровству) раздался веселый, вольный смех Чацкого. Лицо Хлестовой исказилось гневом: «Кто этот весельчак?» — И еще громче: «Из звания какого?» Гнев нарастает, и голос звучит все грозней и грозней. Глаза наливаются кровью, дряблые щеки дрожат — в светском обществе так кричать явно неприлично, но Хлестова уже не владеет собой: «Над старостью смеяться грех». В голосе старухи злые слезы. «Я за уши его дирала, только мало» — это она говорит ворчливо: что на него сердце тратить, взять бы сейчас этого самого франта да и отодрать за уши. Выходит Фамусов и на весь дом кличет Скалозуба. Старуху раздражает крик, вообще настроение уже испорчено, и она сердито ворчит на Фамусова, а тот, ничего не замечая, тащит своего любимца знакомить со свояченицей. Хлестова недовольно сует руку к губам Скалозуба, потом вырывает ее и небрежно начинает припоминать, в каком именно полку служил Скалозуб: «в том… в гренадерском?» Полковник обижен и отвечает тем же надменным тоном: «В его высочества, хотите вы сказать, Ново-землянском мушкетерском». Хлестова поражена подобной наглостью. Подбоченившись и точно гарцуя на коне, она кричит: «Не мастерица я полки-та различать». А подтекст совсем иной. В военном деле я-то понимаю больше тебя, мальчишка. Недаром же меня прозвали le terrible dragon. Скалозуб что-то бормочет в ответ, а старуха уже отвернулась и не слушает его. И только потом жалуется Софье на отца ее: «знакомит, не спросясь». Массалитинова играет эту сцену с блеском. Лаконичность и выразительность красок достигают предела. Только что мы видели Хлестову самодурствующей помещицей, только что она была сановитой дамой, гневной и величественной, и тут же она предстает перед нами добродушной старушкой. Появляется Молчалин. Он лебезит, сюсюкает и держит себя точно любимая собачка. И старуха довольна, гладит по головке и достает кусочек сахару: «Спасибо, мой дружок». И еще кусочек: «Спасибо, мой родной». Гнев отошел, на душе безмятежный покой, и Хлестова в сопровождении партнеров идет в портретную играть в карты. Старуха вообще по натуре отходчива: сейчас накричит, а через минуту забудет. Только что дралась — и тут же руку для поцелуя сунуть может. Чувства ее сильны, внезапны и очень непосредственны. Поэтому среди гостей она искренней всех верит в сумасшествие Чацкого. Удивлению ее нет конца. Впопыхах она вбегает в комнату: «С ума сошел! прошу покорно!» Вначале даже не верится, но вот вспомнила, что на ее, понимаете, на ее слова Чацкий начал хохотать. Теперь уже сомнений для старухи нет: вот причина этого странного смеха. И как я раньше не приметила, что он не в своем уме! И тут же Хлестова находит причины сумасшествия: «Шампанское стаканами тянул». Но не это, пожалуй, главное: «Ученье — вот чума», — кричит Фамусов, и Хлестова вторит ему: «И впрямь с ума сойдешь от этих, от одних От пансионов, школ, лицеев…» Голосом, полным ненависти, произносит Массалитинова эти слова. Хлестова настолько убеждена в болезни Чацкого, что ей даже жаль немного этого шального юношу: «По-христиански так; он жалости достоин…» Старуха разнежилась, видите, она добра, она даже может (ей позволено) помянуть Чацкого добрым словом: «Был острый человек, имел душ сотни три». Но Фамусов не соглашается: «Четыре», — и Хлестову моментально покидает ее добродушие. Как, опять ей возражают, опять забыли, кто она? «Раз говорю, то, значит, это так. Никто мне не указ!» Деспотизм Хлестовой, ее подлинный тиранический нрав Массалитинова в этой сцене обнажает полностью: «Нет! триста!» — истошно орет Хлестова. Слезы душат ее от злости, а она все кричит и кричит. Но вдруг величие и гневный задор в один миг исчезают. И старуха вслед за всеми шарахается в сторону: в дверях появляется Чацкий. Хлестова Массалитиновой полна живых противоречий: барственность и вульгарность, властность и ребячливость, злобность и простодушие — все это бытует в этой натуре, и все это делает характер удивительно живым. Эпизодический образ приобрел в спектакле почти центральное значение. Сила таланта, умение проникнуть глубоко в замысел поэта, умение насытить каждое слово содержательнейшей интонацией, использовать каждую деталь, каждый жест и шаг для создания единого цельного характера — все это обеспечивает даже в самой малой роли большую творческую победу. В. О. Массалитинова подтвердила это еще раз.
