История театра
18 июля 1980 года Владимир Высоцкий в последний раз вышел на сцену в одной из самых известных своих ролей – Гамлета. Без сомнения, Гамлет был звездной ролью Высоцкого. Гамлет был как раз той ролью, в которой Владимир Семёнович неизменно появлялся перед публикой. Что бы ни случилось, как бы он себя ни чувствовал. Премьера «Гамлета» состоялась 29 ноября 1971 года. Владимир Высоцкий «Монологи со сцены» (фрагменты) Мне очень повезло, потому что мне удалось сыграть роль Гамлета в том возрасте, в котором он действует в пьесе. Совершенно естественно, что каждый актер хочет сыграть Гамлета. У нас в спектакле решено так, что трагедия Гамлета не в том, что он думает убить или не убить, а в том, что он не может жить в этом мире. Это трагедия одиночек. Он видит все, что происходит вокруг, но сам поступает точно так же, как они. Он является виновником смерти всех персонажей. Он посылает на смерть своих друзей. Он убивает Полония, хотя и выступает против убийства. Его трагедия в том, что, выйдя одной ногой из того мира, в котором он есть, он продолжает действовать теми же методами и никак не может избавиться от ощущения, что ему надо мстить, убить. Это зов крови. Я надеюсь, что он не виноват. Я хочу дать ему возможность доказать, что он не убивал, что просто у меня в голове эта каша, эта дьявольщина, а на самом деле этого не было. Мой Гамлет не ходит и не думает, как ему отомстить. Он думает, как не мстить, как найти возможность не убивать короля. Есть очень много необычных вещей в трактовке образа Гамлета и центральных сцен этой пьесы. Например, монолог «Быть — или не быть». Журналисты часто спрашивали, как вы будете решать этот монолог. Любимов отвечал, как Мейерхольд: «Мы его вымараем!» Но мы его, конечно, не вымарали. Просто у нас в нашем спектакле Гамлет не решает вопрос — быть или не быть. Что это такое?! — Ходит человек и вслух решает, быть или не быть. Всем известно, что жить лучше, чем не жить. Дело в том, что Гамлета волнуют, беспокоят совсем другие проблемы. Я не ставлю знака вопроса, когда произношу «быть — или не быть». И у Шекспира нет знака вопроса. Дело в том, что сколько существует человечество, оно вынуждено решать эту проблему. Это тоска по тому, что нет идеального устройства, в котором человеку такого уровня было бы хорошо. И поэтому монолог «Быть или не быть» — монолог без вопроса. Я вовсе не играю никакого принца датского. Так, в меру своих способностей стараюсь держаться прямо, разговариваю интеллигентно, стараюсь не шепелявить. А принц — я не знаю, какой он был. Вероятно, довольно земной, довольно резкий и жестокий — он был воспитан в своей семье и кровь сильна в нем. Но он интеллигентнее своей семьи. Он наполовину уже ушел из той жизни, в которой живет его окружение, а наполовину завяз, как в могиле. Я играю человека с такими же проблемами и страстями, как у любого из нас, которому от тридцати до сорока. «Гамлет» Вильяма Шекспира (Алексей Бартошевич) В 60-е годы наступило время прочтений «брехтизированных» и политизированных. Режиссеры «Гамлета» стремилась с предельной наглядностью обнажить социальные пружины шекспировского универсума, властно детерминировавшего частные человеческие судьбы. По сценам кочевал образ грозного надличного механизма, бездушной государственной машины, «Дании-тюрьмы». В «Гамлете» Юрия Любимова конфликт человек — государство был включен в коллизию более общего свойства: человек — судьба, человек — смерть. Сказалось движение общественных настроений тех лет — от опьяненности политическими вопросами к попыткам осмыслить реальность в категориях общефилософских и метафизических. «Гамлет» на Таганке, поставленный в начале 70-х годов, в один из самых тяжких и унизительных периодов послевоенной эпохи, был уроком стоического мужества, верности себе в обстоятельствах, заведомо непреодолимых, в противостоянии силам, победа над которыми невозможна. Двигавшийся по сцене Занавес (критики писали это слово с большой буквы) — символ трагических сил, судьбы, смерти — был способен к пугающим метаморфозам: то он казался стеной земли, грозно надвигавшейся на людей, сметавшей их в смерть, то, подсвеченный изнутри, напоминал гигантскую паутину, в которой беспомощно бились люди — «мухи для богов», то в нем виделось некое безглазое чудовище, которое преследует и неотвратимо настигает свою жертву. Ему доступны все уголки, подвластно все пространство вселенной-сцены, бежать от него некуда. Смерть на сцене — не мефизическая абстракция, вот она, рядом, рукой подать. На авансцене — могила, люди ходят по самому ее краю, поглядывая, чтобы не оступиться. Земля в могиле настоящая. Но не та земля, которая рождает, куда бросают зерно. В этой только хоронят. Бесплодная, сухая, она рассыпается под пальцами в пыль. Земля — прах. Такой и следует ей быть в Дании-тюрьме. В Эльсиноре жили деловито и осмотрительно. Придворные подслушивали и подсматривали, за занавесом вечно кто-то прятался, телохранители Клавдия привычным взглядом всех обшаривали, могильщики торопливо, с оглядкой, сплетничали о дворцовых новостях и ловко вбивали гвозди в свежеструганный гроб Офелии. Все были завалены делом по горло. Жизнь в этой Дании — хорошо организованная мышья беготня, люди все на одно лицо. О Гильденстерне и Розенкранце было сказано: ничтожество, расщепленное надвое. В таганском Эльсиноре оно расщеплено на столько частей, сколько слуг у датской короны, от могильщика до монарха. Сила их в том, что за ними стояла Дания-тюрьма, Дания-могила. У Гамлета неодолимые противники, и надежды на победу нет. Но спектакль Любимова — не о всевластии смерти, не о тщете человеческих усилий. Он — о мужестве человека, испившего до дна чашу трагического знания, вступившего в борьбу вопреки небытию, наперекор удушающему ничтожеству века. Гамлет у Владимира Высоцкого был простым и скорбным. Подойдет к мечу, вонзенному в могильную землю, прижмется лбом к холодной рукоятке: тошно. Печаль его не светла. Им владела иссушающая тоска, мучительная ненависть, от которой перехватывало горло. Боль его за человечество — не какая-нибудь философически умозрительная, самая настоящая боль, сгибающая пополам, останавливающая сердце. Гамлет — Высоцкий, весь во власти оцепенелого созерцания смерти, с трудом отводил глаза от могилы. Он прикоснулся к тайнам «страны, откуда ни один не возвращался». Или просто: то, что было человеком, теперь прахом сыплется у него с ладони. Высоцкий говорил в Гамлете от имени поколения, пережившего в конце 60-х взлет и крах надежд и теперь неминуемо вставшего перед вопросом: что делать? Познать тайны «мира-тюрьмы» для этого Гамлета не столь важно, сколь другое: понять, как жить в условиях «вывихнутого века», как не предать себя, сохранить достоинство, остаться человеком перед лицом абсолютных сил, правящих в мире трагедии, перед лицом страшного и жалкого времени. Рассудок, взвешивающий все «pro» и «contra», неминуемо заводил «в бесплодье умственного тупика». Занавеса-смерти, Занавеса-судьбы Гамлету не одолеть, и он это знал. Но гневный этот Гамлет, содрогавшийся от ярости человек с сильными руками и опаленным голосом, доверялся правоте своего нетерпения, судорожным вспышкам своей святой ненависти. Вопреки логическому расчету, вопреки здравому смыслу, он бросался в безнадежный бой с силами небытия. Его жизнь была самосожжением. Гамлет уходил из мира в полутьме, медленно сползая на землю. Он умирал тихо и просто, как солдат на поле битвы, как человек, исполнивший тяжкий долг. Тут не было места для Фортинбраса с его фанфарами. Этот Гамлет с гитарой, этот современный студент в свитере и джинсах, этот солдат и интеллигент, этот поэт и мятежник дарил людям 1971 года, потрясенно замершим в зрительном зале, душевные силы, внушал надежду — в те смутные, унылые, тяжкие времена. Владимир Высоцкий «Монологи со сцены» (фрагменты) Когда вы входите в зрительный зал, то сзади, около белой стены сидит человек, одетый в черный свитер. Я сижу минут двадцать, пока зритель успокоится. Играю на гитаре, тихонько пою. Это перед началом спектакля. Потом выходят актеры, кричит петух. Актеры надевают на себя траурные повязки, которые снимают с меча. Микрофон похож на меч. Я подхожу к нему и пою песню на стихотворение Пастернака, которое называется «Гамлет». После этого вступления начинается спектакль. Я играю роль Гамлета в черном костюме. Гамлет — в отличие от всех других участников спектакля — помнит об отце и поэтому долго носит траур. Он весь спектакль не снимает траурной одежды. Я одет в черное. Все остальные — немножечко посветлее. Но так как Дания — все-таки тюрьма, там мрачно, погода плохая, то всё на исходе дня и ночи — такой серый свет. И один Гамлет как черная фигура. В нашем спектакле «Гамлет» на авансцене вырыта могила. В ней — настоящая земля. Это как бы символ. Она дает ощущение реальности, ощущение того, что Гамлет живет на грани жизни — в смерть. Присутствие могильщиков на сцене — «мементо мори» — «думай о смерти». Присутствие смерти все время рядом, она на сцене, это присутствие ощущается. Из дневника Аллы Демидовой: «18 июля 1980 года. Опять «Гамлет». Володя внешне спокоен, не так возбужден, как 13-го. Сосредоточен. Текст не забывает. Хотя в сцене «мышеловки» опять убежал за кулисы – снова плохо с сердцем. Вбежал на сцену очень бледный, но точно к своей реплике. Нашу сцену сыграли ровно. Опять очень жарко. Духота! Бедная публика! Мы-то время от времени выбегаем на воздух в театральный двор, а они сидят тихо и напряженно. Впрочем, они в легких летних одеждах, а на нас – чистая шерсть, ручная работа, очень толстые свитера и платья. Все давно мокрое. На поклоны почти выползаем от усталости. Я пошутила: «А слабо, ребятки, сыграть еще раз». Никто даже не улыбнулся, и только Володя вдруг остро посмотрел на меня: «Слабо, говоришь. А ну как – не слабо!» Понимаю, что всего лишь «слова, слова, слова…» но, зная Володин азарт, я на всякий случай отмежевываюсь: «Нет уж, Володечка, успеем сыграть в следующий раз – 27-го…» Владимир Высоцкий умер ночью в своей московской квартире 25 июля 1980 года, в самый разгар Олимпиады. Люди стали приходить к культовому театральному подъезду Таганки с цветами, которые молча возлагали прямо на тротуар. Похоронили Высоцкого в костюме Гамлета.
