Рецензии на спектакли
Абсурдный мюзикл в Гоголь-центре Одна из премьер заканчивающегося сезона в «Гоголь-центре » — спектакль «Хармс. Мыр», хитро сконструированный гротескный мюзикл в постановке Максима Диденко , собранный из рассказов Даниила Хармса. Читатели журнала «Чиж» мечтают узнать все на свете, и с целью просвещения, а также ради ответов на все вопросы, в редакцию прибывает профессор Трубочкин (Андрей Болсунов ) — в ящике с окошком для лица. Никакой редакции на сцене, конечно, не существует, читателей — тоже, зато есть многочисленные письма, напоминающие рейки, которые обстоятельно доставляет курьер (Никита Кукушкин ) и с неохотой принимают, очевидно, сотрудники «Чижа» — редактор, писатель, корректор, топограф и художник (Илья Ромашко , Артем Шевченко , Игорь Бычков , Филипп Авдеев и Александр Горчилин соответственно). Впрочем, история совсем не об этом, а о мыре Даниила Хармса, мыре, в котором мы отчасти живем. Даниил Хармс, как известно, родился дважды (по другой версии новорожденного — трижды), ходил в обэриутах, а его абсурдные истины, рассказы и сказки все чаще находят воплощение и в мультфильмах, и в спектаклях. Не так давно к тексту «Старуха» обратился известный американский авангардист Роберт Уилсон, поставивший спектакль с Уиллемом Дефо и Михаилом Барышниковым , а несколько лет назад его же — в рамках фестиваля «Мейерхольдовские встречи» и под названием «Как человек рассыпался» — показывал французский театр Clout theatre. На тех «Встречах» артист и режиссер Максим Диденко, поставивший «Хармс. Мыр», играл в «Синей бороде» «ахейца » Павла Семченко, который на новом спектакле «Гоголь-центра» работал художником и эстетикой Уилсона явно вдохновлялся (выбеленные лица, световые решения). Но в этот раз обошлось без «Старухи». «Мыр» — это цирковой мюзикл по Хармсу с декорациями-коробками-квартирами, задником при минималистичном видеоряде (видеохудожник — Илья Шагалов), а также с живой музыкой (ударные, пианино и бас-гитара — в правой части сцены, духовые и смычковые — в левой). Внутри же этого завораживающего шапито-шоу — перемолотые философские анекдоты, которые складываются в сложный витраж из повторяющихся узоров-сюжетов того абсурдного и точного мира, за который писателя, собственно, и полюбили. Этот мыр по бокам ограничивается плечами, спереди и сзади — вытянутыми руками, а сверху и снизу — затылком и подошвами соответственно. Если эти координаты соединить получится, разумеется, шар, с которым большую часть сценического времени проводит Мария Поезжаева , а если изменить масштаб — то атом, чьи варьирующиеся повторения (как и повторения хармсовских сюжетов) складываются в молекулу, а из молекул уже можно сложить и тело, и зайца, и утку, и даже планету. В общем-то, вопросы — единственный способ познать мир, а чем они глупее — тем интереснее будет новый опыт. Как писал Хармс: «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворение в окно, то стекло разобьется». Пластичная труппа «Гоголь-центра», подходящая не менее пластичному Диденко, как трубка — одному обэриуту, не разбивает стекло, но заставляет идти трещинами четвертую стену: единожды в зал выбегает пара комичных милиционеров (Горчилин и Авдеев, играющий в течение спектакля практически чаплиновского бродягу), похожих на героев «Маски-шоу», а в остальное время о своем присутствии регулярно напоминает публика, окончание каждого музыкального номера встречая аплодисментами. Или вздохами — акробатические номера: демонический Риналь Мухаметов, принявший стойку на голове на двухметровом ящике-гробе, в котором привезли профессора Трубочкина, вызвал у зрителей практически ту же реакцию, что акробаты без страховки. Впрочем, помимо цирка сценография «Хармса» напоминает еще и отрегулированный механизм, например, часов (циферблат — тот же упомянутый круг), в котором все двигается слажено и зачастую одновременно. Это удивительный и экспрессивный портрет Даниила Хармса, где тексты писателя расщепляются и собираются вновь, спектакль, который смотрится как путеводитель по диковинному в античном смысле микрокосму или как убедительный довод полюбить Хармса. После него становится очень приятно — будто потушили примус.
