Дозорные
К столетию актера Когда мне исполнится сто лет, я приглашу на день рождения своих учителей и… Нет, вряд ли. Тогда так: когда мне исполнится сто лет, я приглашу на день рождения своих друзей-ровесников и… Нет, боюсь, это тоже не пройдет. Ага, вот что: когда мне исполнится сто лет, я заранее приглашу Владимира Зельдина , чтобы он порепетировал со мной столетие и рассказал, как надо себя на нем вести, что танцевать и что петь. Свое столетие он продумал заранее и несколько дней репетировал – Владимир Михайлович до сих не понимает, как дни рождения можно праздновать где-то, кроме как на родной сцене. Примерно девяносто лет назад, вскоре после окончания гражданской войны, мальчик Володя Зельдин чуть было не поступил в балетную школу. Он хотел танцевать. Но почему-то его папа, Михаил Зельдин, совсем не хотел, чтобы его сын танцевал. Поэтому он уговорил педагогов не брать мальчика в балет, соврав им, что у Володи больное сердце. Интересно, что сейчас Там думает Михаил Зельдин, глядя, как его сын с «больным сердцем» отмечает столетие? Хоть не получилось у Зельдина с танцами в жизни, но, видно, тяга к возможности передавать чувства языком тела так и не покинула его. Ведь не зря же самым известным его спектаклем стал «Учитель танцев». Впервые в этой пьесе Лопе де Вега Зельдин сыграл, когда ему не было еще и тридцати. И играл тридцать лет – только в 60 решился передать роль Федору Чеханкову. Вообще-то тогда, в военном 44-ом, никто не думал о том, что «Учитель танцев» обретет свое место в вечности. Думали, что сделают праздничный спектакль. Театр Красной армии, где уже тогда работал молодой Зельдин, на тот момент был в эвакуации. Но все надеялись, что война скоро кончится, и были уверены: ничто так не поможет поднимать страну из руин, как искусство. Решили взять пьесу Лопе де Вега «Учитель танцев» — веселая, простенькая, но со смыслом, радостная, как летний дождик. Как раз то, что нужно измотанным войной людям. Причем Зельдин на эту роль попал почти случайно – постановщика никак не устраивал исполнитель роли Альдемаро, «учителя танцев». Было что-то личное, просто не нравился – и все, хотелось чего-то другого. Зельдина порекомендовал один из его приятелей-актеров, постановщик посмотрел на Владимира, вздохнул – «все равно не то, но все же лучше, чем предыдущий» — и оставил на роли. Думал, что ненадолго. Оказалось – на тридцать лет. Спектакль получил такую оглушительную популярность, что сама собой пришла идея снять по нему фильм. Сняли. Фильм получился так себе, но оглушительной славы спектакля хватило и на фильм тоже. Это был второй звездный час Зельдина. Первый случился до войны. Когда Иван Пырьев задумал фильм «Свинарка и пастух» , на роль пастуха из далекого аула ему, разумеется, понадобился кавказец. Никто не знает, сколько грузинских актеров пересмотрел Пырьев. Ни один не глянулся. Зато глянулся русско-еврейский юноша Владимир Зельдин. Почему – Пырьев так и не смог объяснить. Но роль Мусаиба, влюбившегося в простую белобрысую Глашу (Марина Ладынина ) и отбившего ее у коварного конюха Кузьмы (Николай Крючков ), стала той ролью, после которой и играть ничего не надо – вечная слава обеспечена. Вся огромная страна хором пела «Друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве», прогоняя под эту песню с советской земли остатки фашистов. Можно много рассуждать о том, что фильм – типично советский продукт, что это агитка, что «так не бывает», что это лакировка и пр. Все это так. Но когда-нибудь все об этом забудут, а песня останется. И новые поколения будут знать, что в Москве когда-то можно было дружить и любить. И что человек в бурке когда-то вызывал не ужас, не образ боевика с гор, не мысли о двух чеченских войнах, но радостное чувство единения. Больше семидесяти лет прошло с премьеры фильма – она состоялась 6 июня 1944 года, хотя снят фильм был в 1941-ом. Зельдину – сто лет, но до сих пор хотят легенды о покоренных им женских сердцах. Человек в бурке, с такими усами и с таким голосом не может не быть покорителем женских душ. Зельдин родился до революции. Пережил гражданскую войну, репрессии, Великую Отечественную, опять репрессии, оттепель, застой, перестройку, расстрел парламента, правление Путина, аннексию Крыма. И никогда, нигде, ни разу не появилась его подпись под коллективным письмом с требованием уволить, расстрелять, отозвать, лишить. Ни в страшные сталинские времена, ни в глухие брежневские, ни в агрессивные нынешние. Это его третий и, наверное, самый главный звездный час. Не забыть бы спросить его, когда он будет мне помогать репетировать мое собственное столетие, — как ему это удалось?
