Киношные интервью
Полным ходом идут съемки фильма Станислава Говорухина «Конец прекрасной эпохи » — экранизации «Компромисса» Сергея Довлатова. Роль корреспондента «Советской Эстонии» Андрея Лентулова стала для Ивана Колесникова дебютной в полном метре (до этого – двадцать лет в театре и сериалах). Мы поговорили с актером о рюмочных, Довлатове, современных экранизациях, Санкт-Петербурге и том, где в Москве лучшего всего растить детей. Главный герой довлатовского «Компромисса» похож на самого Довлатова в том виде, в каком Вы его играете? Нет, конечно, это же по «Компромиссу», где, кажется, есть какие-то реальные фамилии, но Лентулов — это не Довлатов. Многое в книге заимствовано из жизни — фразы и встречи не все выдуманы. Они вообще не выдуманные (и Станислав Сергеевич сценарий написал прямо по «Компромиссу»). Все эти истории были и случались с Довлатовым, но самого Довлатова в истории, которую мы снимаем, нет. Поддались соблазну взять что-то для роли от настоящего Довлатова — какие-то его любимые выражения или черты характера, которыми он запомнился современникам? Или все шло только от сценария? Все идет от Станислава Сергеевича. Какие-то там есть манеры Довлатова (например, говорить «окей» — и это есть в «Компромиссе»). Это все останется, если не уберут. Но вообще я на Довлатова не похож — он был совершенно другой. Если брать период, когда он молодой жил в Питере, то можно между нами найти какое-то сходство, но очень далекое. А в Таллине он уже был огромный бородатый мужик. Как произошла Ваша встреча со Станиславом Говорухиным? Позвонили и позвали попробоваться на роль? Меня вызвали на пробы, как и всегда, как и всех артистов. Уже за месяц до начала съемок. Я так понял, что был последним. Говорухин много дает советов, позволяет импровизировать или отсеивает все лишнее? Мне кажется, Станислав Сергеевич из тех, кто отсекает все лишнее. Мне он лично мало что говорит. Я первый раз с ним работаю, но слышал, что он всем мало что говорит. Но он отсекает. Импровизация — это такая очень тонкая грань с ним… Он отсекает импровизацию до или уже после, на монтаже? Он не любит перебора. И не любит лишних слов, лишней болтовни, лишних движений. Он как скульптор: отсекает все лишнее. То есть режиссерская манера Говорухина соответствует манере Довлатова, который тоже довольно лаконично писал? Я так предполагаю, что Станислав Сергеевич хочет сделать лаконичную историю: чтобы не было ничего лишнего, чтобы было, как в жизни. Довлатов — это в первую очередь ирония ко всему, что происходит в этом мире. Юмор достаточно тонкий, а такой юмор можно сыграть только серьезно. Поэтому он отсекает какие-то переборы. С Довлатовым есть какое-то попадание. Почему его читают все? Ну не все, конечно, но люди разные профессии: шахтеры, думаю, читали Довлатова. И в каких-то отдаленных местах от Москвы. Это все потому, что он общается на уровне обычных людей. Нет каких-то оборотов речи заумных, все понятно, смешно, просто, с юмором к жизни. Как Вы относится к творчеству Довлатова? Не могу сказать, что я фанат, но так как окружение моих родителей связано с Довлатовым, то мне просто приятно сыграть эту роль. Я, конечно, читал Довлатова, но… не могу назвать его литератором с большой буквы. У него великолепные заметки — то, что он примечает в жизни. У него все из жизни, как и у Андрея Битова. Наверно, в то время они все так писали. Это легко читается. Это такое хорошее, легкое, веселое чтиво. Хотя чтиво — это неправильно слово: чтение. События «Компромисса» разворачиваются в 70-е, почти за десятилетие до Вашего рождения. Что знаете о той эпохе (может быть из рассказов родителей)? Во-первых, я жил в Питере. И жил в Питере в то время, когда был переходный возраст страны: не было тех самых рюмочных, что были при Довлатове, но другие рюмочные я помню прекрасно. Я помню Питер, помню, как с бабушкой и дедушкой ходили по этим рюмочным… Мой дедушка — архитектор, и его друзья, как все тот же Андрей Битов, лично знали Довлатова (и мой дедушка тоже). Они все вращались в одном кругу, ходили по одним и тем же рюмочным. С Довлатовым я, конечно, не ходил, но с Битовым и с дедушкой рюмочные посещал — и все эти выпивания, закусывания килькой, стоя у столиков, все это я видел (маленьким, конечно). Поэтому рассказов как таковых — чтобы мы сидели, и мама что-то рассказывала — не было. Я сам все это, в общем-то, помню. Но какие-то истории были. Вот недавно мы снимали рюмочную — я дедушке позвонил, сказал: «Вот, снимали рюмочную». Он спросил, что там было, и я ему начал описывать. И он говорит: «Нет-нет, такого не было…» Когда в рюмочную приходишь, — не во всякую, но в ту, в которую они ходили с бабушкой, — нельзя было купить отдельно бутерброд с килькой и не купить водку. Если ты покупал кильку, ты обязан был купить 50 грамм. Если ты покупал 50 грамм, ты обязан был купить кильку. И они ходили по утрам: покупали четыре бутерброда, четыре стопки — и выпивали. Мне все это запомнилось. Сейчас, когда я иду выпивать, то не ищу ресторан — мне ближе какой-нибудь «Маяк», что-то из рюмочных, где соответствующая атмосфера: шалман, накурено… Там и разговоры какие-то другие. Это прекрасное было время, мне кажется, прям суперское. В какой-то мере лучше, чем сейчас: по сути, ничего не было, но в то же время было много того, что люди сами придумывали, делали. Больше было внутреннего стремления. Сейчас все как-то упростилось немного, хотя и сейчас неплохо. Получается, есть своего рода мост между 70-ми и современностью? Да, есть, конечно. Я всегда спорю с друзьями, где лучше жить — в центре Москвы или на окраине, где хороший воздух. Где лучше растить детей? Я вот считаю, — у меня двое детей — что лучше, чтобы дети росли в центре Москвы. Как бы то ни было, это впитывается с пеленок: архитектура, кафе, рестораны, мороженное, музеи. Это все из детства идет. Я, например, помню, что когда прогуливал школу, — а учился я очень плохо — ходил в музей, Политехнический (оттого, что мне нечего было делать, да и прохладно было осенью). На окраине, мне кажется, все это как-то по-другому немножко: нет этого колорита, не впитывается он в детей. Воздух это хорошо, но не самое лучшее. Разница в атмосфере между Москвой и Питером, вечные споры, что же лучше… Это две разные планеты. Я в Питере могу жить только летом, потому что осень — это бабка-процентщица, которую зарубили топором, все суицидально, темно, ветер дует… Мы снимали в Питере в апреле. Было солнце, но был жуткий холод. Сдувает, все медленно ходят, никто не переходит на красный свет, никто не ходит по эскалатору пешком — все стоят обязательно. Темпоритм другой. И атмосфера другая. Нет этих высоток — все гнетущее, низкое. Но в Питере есть своя безусловная прелесть. Трамваи эти бесконечные. Я там жил достаточно долго, на Васильевском острове. Произведения каких писателей на Ваш взгляд стоит экранизировать после Довлатова, которого ранее то ли не экранизировали, то ли все проходило как-то не очень заметно? В наше время это тяжелый вопрос. Когда я зашел на сайт kino-teatr.ru , там была новость о том, что собираются снимать фильм по Довлатову. Первая фраза в комментариях была «Оставьте хоть Довлатова в покое». Сейчас все экранизирую, все ставят… Поставить можно все, лишь бы отнестись к этому правильно — и поставить хорошо. Сейчас же ставят все с ног на голову, переносят в наше время — и это все к сожалению… Режиссеры считают, что они придумывают что-то новое, что у них есть какая-то концепция, но в основном это говно собачье, а не какая-то концепция. Экранизировать можно все, что угодно, лишь бы это хорошо было. Недавно смотрел фильм с Сухановым и Мерзликиным – «Борис Годунов «. Он поставлен в современном стиле, но в стихах. Мне лично понравился. Я не с первого раза посмотрел, а растянул на два дня (так вышло, а не потому, что мне было неинтересно). Мне показалось, хорошо. Но это такая редкость. Есть ли у Вас сейчас какие-то работы в театре? Я из театра уволился, а антрепризы, в которых я участвовал, все закрылись. С театром сейчас вообще, мне кажется, тяжело. Потому что он ушел на второй план у всех. Последние года два очень громко звучат премьеры в Гоголь-центре, да и вообще театральная жизнь не затихает. Начнем с того, что я вообще не хожу в театр. Если меня позовут, я могу пойти. Специально не пойду, потому что слишком много знаю о театре. И понимаю, что там может быть. А Гоголь-центр… Конечно, можно все оправдать тем, что нужно идти в ногу со временем, что нужно догонять Европу… Но мне кажется странным, если режиссер, который ставит спектакли, — а у нас очень много спектаклей, которые пытаются дать современную интерпретацию, — не поставил ни одной пьесы в интерпретации, в которой она была написана. Нужно быть проще, легче, выше, веселее. Вы сказали, что много знаете о театре. Много лет там играли? У меня папа актер, и я с детства работал в театре, понимаю все прекрасно. В наше время зачастую труд театральных актеров, который на самом деле намного тяжелее, чем в кино, оплачивается грошово. На эти деньги нельзя жить. Если у тебя есть десять спектаклей в обойме, то из них девять — плохие, а один, дай бог, хороший, который тебе нравится. И ты на этом катишь, и идешь, и идешь… А годами играть одну роль — это тяжело. Настолько надо любить это все. Правду говорят, что театр — второй дом: ты проводишь там много времени. Если тебя отпускают на съемки, тогда ты еще можешь любить театр, потому что можешь позволить своему ребенку что-то купить, куда-то съездить летом, а если не позволяют… Есть какие-то театры — МХАТ, Ленком, — где и зарплаты адекватные. Но в основном театр — это не семейное предприятие. Вот раньше, когда мой папа работал в театре, было по-другому: их отпускали сниматься, а если не сниматься, то, когда ездили от театра туда-сюда, театр оплачивал половину расходов. Сейчас всего этого нет, все повязано на деньгах — и, соответственно, платить надо нормально. Что планируете после «Конца прекрасной эпохи»? Пока нет никаких планов. Я вообще считаю, что планы никогда строить не надо. Так как «Конец прекрасной эпохи» — это мой первый полный метр, — то хотелось бы для начала эту картину сделать хорошо: так, чтобы она запомнилась. А там посмотрим.
