Пресс
«Хроники пустого дома» К 25-летию театра черноеНЕБОбелое 28 сентября (суббота) в 20.00 (Театральный центр на Страстном : Страстной бульвар, 8а, м. Чеховская, Пушкинская) Этот театр редко выступает в России. За последние 6-7 лет, только избранное число зрителей смогли увидеть этот театр в Москве. Весной нынешнего года в Театральном центре на Страстном был показан новый спектакль театра черноеНЕБОбелое — ЕСМ. По тем или иным причинам пути этого коллектива в основном проходят по Европе, зачастую захватывая разные экзотические страны. черноеНЕБОбелое — один из самых загадочных московских театров. Один из самых эффектных пластических театров мира. Обладатель множества наград европейских фестивалей, среди которых — два приза знаменитого Эдинбургского фестиваля — Fringe First и Total Theatre. черноеНЕБОбелое – театр безмолвный. Только фантастический свет, музыка, костюмы и пластика, попирающая законы физики. Представления театра сравнивают со снами, с виртуальной реальностью, пишут об их «готическом ужасе и завораживающей красоте», о том, что каждый зритель смотрится в них, «как в зеркало» и видит свои фантазии и собственные страхи. черноеНЕБОбелое — театр, которому в нынешнем сезоне исполняется 25 лет! 28 сентября в Театральном Центре на Страстном – творческий вечер театра, на котором можно будет не только увидеть фрагменты новых спектаклей театра: ОМЕГА, ЕСМ, LA LLORONA, но и услышать о тех моментах жизни черногоНЕБАбелого, которые обычно остаются невидимыми и неслышимыми для зрителей. Участники вечера — создатели театра черноеНЕБОбелое: Актриса Марчелла Солтан Режиссер Дмитрий Арюпин Продолжительность вечера – 60–80 минут Цена билетов: от 300 до 1000 руб. Телефон кассы Центра «На Страстном»: (495) 694-46-81 Касса работает ежедневно с 12:00 до 20:00 _________________________________________________ От театра черноеНЕБОбелое и режиссера Дмитрия Арюпина: Формальный повод: День Независимости. Двадцать пять лет назад появился наш первый спектакль — Татьянин день, и с тех пор мы вели независимую театральную жизнь, не пытаясь занять какую-то нишу в театральном комъюнити, добиться статуса и успеха, считая что спектакли которые мы делаем и есть единственное оправдание нашего существования. Все это время нам нечего было добавить словами к спектаклям, кроме: «мы знаем, что вы живы, мы знаем, что вы испытываете страх и любовь и радость и гнев, что вы боитесь смерти, и все это не является частью никакой личной истории. Эти нити проходят под слоем историй и привязывают ваше сердце к тому, что происходит на сцене здесь и сейчас». Научный повод: Существуют вопросы, на которые театр не может ответить никакими внутренними средствами. Даже самый лучший спектакль не несет в себе ответа на вопрос «зачем он нужен?» Если отбросить как несостоятельные — образовательную или этическую функцию театра, принять то, что театр ничему никого не учит, то останется только абсолютная избыточность его как продукта человеческого общества. Театр во всех смыслах — излишество, которое человечество себе позволяет пока жареный петух не клюнул в темя. Если это так, то почему он сохранился до сих пор, не уничтоженный ни голодом, ни нищетой, ни злобой, которые так часто поражали наш мир? Чтобы избежать навязших в зубах театроведческих стереотипов, давайте вместе взглянем на театр черноеНЕБОбелое, лишенный социальных корней и общественной функции. Он может оказаться удачным куриным эмбрионом, позволяющим разобраться «Зачем нужен театр?» Ну, или, хотя бы, поставить правильные вопросы. Человеческий повод: В течение всего нашего существования мы чувствовали волны поддержки наших зрителей. Кто-то становился нашим знакомым, а затем — другом, кто-то так и оставался на расстоянии — неизвестным. Все они очень поддерживали нас, давая достаточно энергии, чтобы бороться с жизненными трудностями. Трудно человеку быть одному, и мы, слава Богу, никогда не чувствовали себя одинокими. Но сейчас мы хотим усилить тот контакт, ту связь со зрителем, которая была одной из причин, не позволивших нам уехать. Может быть, это возраст, может жизненные обстоятельства, может быть настойчивая потребность убедиться в наличии большого числа людей с иммунитетом к системе ценностей, настойчиво прививаемых нам социумом. Организационный повод: Мы собирались сыграть спектакли – ЕСМ, затем — ОМЕГУ, но по организационными причинам не можем этого сделать. Тем не менее, спектакли живут и в то время когда их не играют (но не до бесконечности, естественно). Так что этот вечер, это — осколок зеркала, в который умещается лишь часть картины и, поворачивая его, мы прихватываем новые и новые куски. Не стоит здесь ожидать цельности полного спектакля, но картина театра может быть даже более полной. Оправдание названию: Если вы по-настоящему интересуетесь жизнью людей — тем, что ими движет, что удерживает их в этом мире и придает их эго ту или иную форму, то вам нужно удалить их из поля рассмотрения. Исследовать мир людей без собственно людей. Иначе, своим шумом и суетой, наносными движениями и мотивами, спроецированными из телевизионной или киножизни, они так замусорят поле зрения, что вы поневоле поддадитесь собственной неизбывной социальности, и тогда — прощай объективное исследование. Дайте всем заснуть и тщательно исследуйте тот мир, которым люди себя окружили. Помните «Большую Элегию Джону Донну», — Повсюду ночь: в углах, в глазах, в белье, среди бумаг, в столе, в готовой речи, в ее словах, в дровах, в щипцах, в угле остывшего камина, в каждой вещи. В камзоле, башмаках, в чулках, в тенях, за зеркалом, в кровати, в спинке стула, опять в тазу, в распятьях, в простынях, в метле у входа, в туфлях. Все уснуло. Все важно! И список, и сочетание предметов, и, особенно, то, что все могло быть по-другому, но реализовалось именно так. Почему все-таки театр: Я когда-то ночевал в комнате для гостей Teatra Polski в Познани. Театр старый — построенный в девятнадцатом веке, когда половину его публики составляли офицеры местного гарнизона, увлекавшиеся актрисками. Внутреннее пространство осталось совершенно неизменным — с четырьмя ярусами лож, прижимавших колодец зрительного зала к порталу. Я сидел в полной темноте — напротив сцены в четвертом ярусе. Ни снаружи, ни изнутри не осталось никаких источников человеческих звуков – все, слава Богу, затихло, но тишина на самом деле не наступила — проявилась легкая жизнь, напоминающая дыхание спящего ребенка — без хрипов, свистов и бульканий свойственных взрослому; дыхание, настолько свободное от жизни, что ты порой теряешь его и пугаешься этой потери. Эти звуки, выползавшие ко мне из невидимой норы зеркала сцены, наверное, могли быть распознаны по отдельности — скрип такелажа, звяканье отдыхающего металла, потрескивание дерева, сквозняки. Но в массе своей они требовали более простого и универсального объяснения, чем нескончаемый список физических причин. Это открылась дверь в небытие, и тонкая пленка, отделяющая мир сущего от пустоты, его породившей и способной поглотить в любой момент, растягивалась и стонала под напором материи стремящейся в Ничто. Поверхность этой пленки и есть то абсолютное зеркало, универсальный экран, способный принять бесчисленные образы, которые человек с помощью театра решит на него нанести.
